Самый нелепый брак. Почему Чайковский хотел утопиться после свадьбы

Злую шутку с композитором Петром Чайковским, как ни парадоксально это звучит, сыграла пушкинская Татьяна Ларина! Гений, работая над оперой «Евгений Онегин», так проникся ее страданиями, что просто не смог сказать «нет» на любовное послание пианистки Антонины Милюковой, мол, «жить без Вас я не могу и потому скоро, может, покончу с собой…».

У меня постоянно жило в душе возмущение небрежно-легкомысленным отношением Онегина к Татьяне. Поступить подобно Онегину мне казалось бессердечным», – писал Чайковский. Чтобы только не походить на циника Евгения, он согласился с Антониной встретиться… Дело кончилось свадьбой, больше походившей «на похороны», и самым нелепым браком во всей Российской империи, который длился, однако, целых 16 лет!

Письма учителю

Дворянка из Клинского уезда студентка Милюкова года четыре ходила с нотами под мышкой по коридорам консерватории, где преподавал Чайковский. Она «любила его тайно», а потому бросала пылкие взгляды – он же лишь кивал на ходу. Получив первое письмо, даже не понял, от кого оно. Спросил коллегу по консерватории Эдуарда Лангера, тот Антонину описал, и Чайковский воскликнул: «Вспомнил! Дура…» А брату Анатолию заявил:«… она смазлива, но противна»!

Тут-то роковым образом и «вмешалась в дело» пушкинская героиня (работа над оперой «Евгений Онегин» была в разгаре). «Я до такой степени сжился с образом Татьяны, – писал маэстро брату, – что для меня она стала рисоваться как живая, со всем, что ее окружало. Я любил Татьяну и страшно негодовал на Онегина. Получив второе письмо г-жи Милюковой, я устыдился и даже вознегодовал на себя сам за мое отношение к ней… Поступить подобно Онегину мне казалось просто недопустимым»!

Ту же мысль Чайковский внушил Антонине, которой это очень понравилось: «Она (опера) прямо написана про нас. Онегин – он сам, а Татьяна – я»! Вдохновленная Антонина шлет маэстро второе любовное послание. «Она в письме своем обещала быть моей “ра6ой”, – радуется Петр Ильич, – и присовокупляет, что имеет десять тысяч капитала»!

Он идет на вторую встречу на съемную квартиру Антонины. И хотя свидание чисто платоническое, всерьез задумывается о браке. «…Я хотел бы женитьбой или вообще гласной связью с женщиной зажать рты разной презренной твари, мнением которой я вовсе не дорожу, но которая может причинить огорчения людям, мне близким…» – пишет он брату Модесту.

Тут еще женился бывший ученик Чайковского, его «сердечный друг» (и, как говорили, любовник), щеголь и богач Владимир Шиловский. Правда, тот «перед свадьбой пьет неделю», однако из запоя выходит и венчается с графиней Васильевой, 11 годами старше себя. А вскоре в сеете заговорили, что супруга Шиловского беременна! Это, кстати, тоже могло сыграть свою роль – Чайковский детей любил.

«Омерзительное творение!»

Через три месяца после друга Шиловского (6 июля 1877 года) в церкви Святого Георгия на Малой Никитской в Москве Чайковский венчался с Антониной, хотя был влюблен тогда совсем в другого человека – скрипача Иосифа Котека, которому раньше преподавал теорию музыки, а наедине звал «Котиком». Этот молодой красавец чешского происхождения на венчанье стоял между младшим братом Чайковского Анатолием и сестрой невесты Марией. Другие родственники композитора о женитьбе не знали, их Петр Ильич известил уже после.

Жених с невестой забыли привезти в собор розовый атлас, положенный для обряда, что Антонина сочла дурным знаком, и тут она не ошиблась… Легенда, ходившая тогда по Москве, гласила, будто, когда пришло время брачующимся поцеловаться, жених едва не оттолкнул невесту, но совладал с собой.

Антонина вспоминала: «Через несколько времени за нами прислали карету, и мы поехали в гостиницу “Эрмитаж”. …Яств всевозможных было очень много, но я едва прикасалась ко всему. У меня и тогда уже было предчувствие чего-то недоброго. Я просто холодела от страха. Потом мне сестра говорила: что обед был, точно похоронный…»

Через два дня Чайковский сообщил брату Модесту: «Лишения девственности не произошло, да может быть и нескоро еще произойдет… Сказать, что люблю ее, – я еще не могу, но уже чувствую, что буду ее любить, как только мы друг к другу привыкнем».

Еще через три дня он написал другому брату – Анатолию: «Атака не возобновлялась. После первой попытки жена моя в физическом отношении сделалась мне безусловно противна. Я уверен, что впоследствии, когда-нибудь атаки возобновятся и будут удачнее». Но через неделю после свадьбы он уже в это не верит и пишет Анатолию о жене следующее: «Что может быть ужаснее, как лицезреть это омерзительное творение природы!» «Она мне ненавистна, ненавистна до умопомешательства…» И это «помешательство» вскоре случается…

«В пальто вошел в Москву-реку»

Публицист Нина Берберова писала: «Покончить с собой казалось ему слишком страшно: какое горе причинит он родным, каким позором покроет их имя! И вот, мгновение: план. Не топиться, а только войти по грудь, чтобы смертельно заболеть, и никто не узнает, что он – самоубийца; его отпоют и похоронят по чину». Прямо в пальто он по грудь вошел в Москву-реку. Домой добрался в бреду.

«К утру жар спал, даже доктора звать не пришлось, – писала все та же Берберова. – Он сидел на постели, под одеялом, ломал руки. Антонина Ивановна сидела рядом и подстригала заусенцы. Он слушал щелканье ножниц и, наконец, сказал тихо: «Уйдите отсюда».

Братья – Анатолий и Модест (сам питавший интерес к мужскому полу) – сочувствовали Петру Ильичу. Но сестра композитора Александра приняла сторону Антонины: «Взять какую бы то ни было женщину, попытаться из нее сделать ширму своему разврату, а потом перенести на нее ненависть, долженствующую пасть на собственное поведение, – это недостойно человека так высоко развитого. «Я почти убеждена, что в причине ненависти его к жене никакую роль не играют ее личные качества – он возненавидел бы всякую женщину, вставшую с ним в обязательные отношения».

Композитор просил брата-юриста: «Узнай, голубчик. Имею ли я возможность, дав Антонине Ивановне вместо пенсии капитал, обеспечить себя навсегда от ее приставаний и денежных претензий, не прибегая при этом к разводу, которого она не хочет и которого я сам боюсь, если принять в соображение, что она может наделать скандала при ведении дела».

Из этой затеи ничего не вышло, и Чайковский для «поправки нервов» уехал в Швейцарию с братом Анатолием. Это произошло через три месяца после женитьбы. На прощанье сказал друзьям: «В сущности, мне кажется, что я un homme fini (конченый человек)». «Милому другу» – самой большой ценительнице своей музыки, оплатившей его поездку за границу, баронессе фон Мекк – маэстро написал: «Я совершенно не в состоянии работать, это признак ненормального душевного настроения».

Они с братом хорошо путешествовали (объехали Париж, Флоренцию, Рим, Венецию). Постепенно Петр Ильич пришел в себя. В январе 1878 года в Сан-Ремо он завершил оперу «Евгений Онегин». Больше он Татьяну Ларину не вспоминал в письмах к кому бы то ни было.

В Россию Чайковский вернулся в апреле 1878 года, в том же году он ушел из консерватории. До гробовой доски он остается женатым человеком, но с супругой более не видится. «…После истории с женитьбой, я наконец начинаю понимать, что ничего нет бесплоднее, как хотеть быть не тем, чем я есть по своей природе», – пишет Чайковский брату Анатолию. Супруга по-прежнему мечтала вернуть мужа, но он личных контактов с ней избегал, а деньги передавал через друзей.

Отвергнутая Антонина Ивановна впала в болезненно-возбужденное состояние, близкое к помешательству. Она твердила всем знакомым, что якобы к ней сватались генералы и министры, которым она отказала ради Петра Ильича. Сестра Александра – единственная из всей семьи Чайковских – всегда говорила о ней по-доброму, мол, Антонина – «это натура прежде всего цельная и честная». Все остальные Чайковские имя Милюковой вслух не произносили.

Композитор так и умер в статусе женатого человека в 1893 году. Жена пережила его на 24 года. За это время она родила от разных любовников троих детей и всех сдала в приюты. Последние 20 лет жизни Антонина Милюкова провела в психиатрической лечебнице…