«Самодержавие, православие, народность» – идеологическая триада, на которой держалась Российская империя, рухнула 9 января 1905 года. Пришедший к царю со «смиренной просьбой» поделиться самодержавной властью рабочий падал мертвым на снег, прижимая к груди простреленную православную икону.
Понятно, что царь в таком повороте был не заинтересован, хотя как «хозяин земли Русской» (по его собственному определению) он более других виновен в этой трагедии. Среди других виновников можно найти и ярых монархистов, и либералов, и революционеров.
«Зубатовщина» и «гапоновщина»
Первым виновником можно назвать Сергея Зубатова – некогда революционно настроенного юношу, прошедшего путь от агента-стукача до начальника Московского охранного отделения. Именно ему пришла в голову идея создавать контролируемые полицией рабочие организации, члены которых просвещались бы одобренной цензурой литературой и при случае выходили бы на проправительственные мероприятия, призванные продемонстрировать единение власти и народа. Власть же, в свою очередь, помогала бы таким пролетариям бороться за улучшение условий труда, осаживая через них слишком активную буржуазию.
В Москве Зубатов получил поддержку генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, который подвинул своего даровитого подчиненного в начальники Особого отдела Департамента полиции в Петербурге. Однако глава МВД Вячеслав Плеве считал Зубатова соперником и отправил его в отставку. Самого Плеве в июле 1904 года взорвали эсеры, а на его место пришел Петр Святополк-Мирский.
Главной проблемой главы МВД стал так называемый Земский съезд на который собрались представители выборных органов местного самоуправления, а также прокатившаяся затем по России череда банкетов и собраний земских деятелей, выступавших за установление конституционной монархии. Интеллигенция и буржуазия требовали допуска к власти, создав так называемый «Союз освобождения» (предшественника будущей Конституционно-демократической партии) и выступая, разумеется, от лица народа. И Святополк-Мирский пришел к выводу, что зубатовская идея подконтрольных рабочих организаций очень полезна.
В слегка обновленном виде схему решили обкатать в Петербурге, куда был назначен градоначальником Иван Фуллон – кадровый военный, приобретший полицейский опыт в Варшаве, где он умел договариваться даже с поляками. Еще при Зубатове в столице возникло «Санкт-Петербургское общество взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве», ведущую роль в котором играл священник Георгий Гапон. На всех предприятиях столицы его знали как человека, который помогал беднякам и выступал хода- таем от пролетариев.
Фуллон установил с Талоном отношения, внешне выглядевшие как абсолютно дружеские и доверительные. В финансовом же плане реорганизованное гапоновское «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга» получало от градоначальничества деньги, хотя также кормилось и от частных благотворителей, и от членских взносов.
К концу 1904 года функционировали 11 районных отделов «Собрания…» при которых работали различные кружки, спортивные залы, библиотеки, чайные. По средам и воскресеньям устраивались собрания, на которых обсуждались политические вопросы. Противники правительства понимали, что «Собрание…» надо вытащить из-под крыла Фуллона и перенаправить его деятельность против самодержавия.
Революция под взмах платочка
Первыми за дело взялись социал-демократы как представители партии, считающейся пролетарской. Идеологические расхождения между большевиками и меньшевиками выглядели тогда малозначительными, а на практическом уровне значения вообще не имели. И вскоре помимо официального Устава у «Собрания…» появилась тайная «Программа пяти», авторами которой помимо Гапона были большевик Алексей Карелин, меньшевик Дмитрий Кузин, а также беспартийные Иван Васильев и Николай Варнашев. Карелин выполнял обязанности казначея, а относительно его супруги Веры сам Гапон отзывался как о «женщине необыкновенной духовной силы, способной стать во главе женского пролетариата».
Главным образом под влиянием четы Карелиных Гапон все больше сдвигался «влево», а его организация смещалась от благотворительной и просветительской деятельности в сферу политики. Поведя переговоры с «Союзом освобождения», рабочие вожаки решили заготовить петицию к царю с изложением требований, удовлетворение которых должно было водворить в России мир и счастье.
Гапон еще пытался балансировать и заверял Фуллона, что держит ситуацию под контролем. Однако в декабре грянул гром, когда администрация Путиловского завода уволила четырех рабочих, вступивших в конфликт с мастером и являвшихся членами «Собрания…». Гапон вспоминал: «Несомненно, увольнение было вызвано тем, что они принадлежали к нашему союзу, так как, рассчитывая их, им сказали: “Несомненно, ваш союз поддержит вас”».
Решив, что в противном случае его репутация окажется подорванной, пылкий священник бросился на защиту уволенных, организовав общегородскую забастовку. Список требований забастовщиков пополнился требованиями 8-часового рабочего дня, отмены сверхурочных, бесплатной медпомощи и повышения зарплаты. Но главное, Гапону пришлось поддержать идею петиции, обращенной к самому монарху, и он же предложил подать ее царю, организовав шествие к монаршей резиденции. Человеком Гапон был азартным и, поняв насколько повысились ставки, готовился сорвать банк по-крупному. С его подачи в петицию вошли требования об амнистии политических заключенных, отмене цензуры и проведении всеобщих выборов в Учредительное собрание (Земский собор).
Завершалась «челобитная» так: «Вот, государь, наши главные нужды, с которыми мы пришли к тебе… Повели и поклянись исполнить их, и ты сделаешь Россию и счастливой и славной, а имя твое запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена. А не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу, – мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом».
Конечно, умирать Гапон и другие манифестанты не собирались. Проигрывая сценарий событий, священник говорил, что, возможно, царь лично выйдет к подданным, и на этот случай представители рабочих должны письменно своими жизнями гарантировать его безопасность.
Из мемуаров Гапона: «”Как можем мы гарантировать безопасность царю нашей жизнью? – серьезно спрашивали некоторые из них. – Если какое-нибудь неизвестное нам лицо бросит бомбу, то мы должны будем покончить с собой”.. И я уверен, что, если бы царь явился к народу и что-нибудь случилось бы с ним, люди эти покончили бы с собой».
Впрочем, более вероятным Гапон считал другой сценарий, когда манифестантам предложили бы отрядить делегатов в Зимний дворец. На этот случай священник говорил, что если, выйдя на крыльцо, он взмахнет белым платком – значит царь требования принял. А вот если платок будет красным, то устраиваем революцию. Составлялись и планы, обозначавшие, где и какие баррикады следует возводить. Пытались обзавестись оружием, но здесь особых успехов не добились, понадеявшись на эсеров. Один из них – инженер Петр Рутенберг – вообще стал при Гапоне кем-то вроде телохранителя и начальника боевого штаба. Личное оружие (преимущественно наганы и бомбы) имелось у многих, однако для нападения на дворец и даже схваток с полицией его, конечно, было маловато.
Бессмысленное совещание
Нервности властям добавили события 6 января 1905 года, когда царь традиционно присутствовал на церемонии Крещенского водосвятия на Неве. Одно из предназначенных для салюта орудий пальнуло снарядом в сторону разбитой на набережной перед Зимним государевой палатки. Во дворце вылетело несколько стекол, а главное, получил ранение городовой с царской фамилией Романов.
Вечером того же дня Николай II выехал в Царское Село. Но странное дело – императорский штандарт над дворцом, который показывал, что государь находится в Зимнем, не спустили. В результате, большинство участников манифестации до последнего момента надеялись, что император может выйти к ним для беседы. А ведь будь такая надежда обрублена, количество демонстрантов было бы в разы меньшим.
Однако о возможном отсутствии царя никто не думал. Двое суток – 7 и 8 января – руководители «Собрания…» были заняты тем, что собирали подписи под петицией. При этом 7-го числа Гапон встретился с министром юстиции Николаем Муравьевым, который, протянув ему текст петиции, спросил: «Что это?»
Взяв слово, что его не арестуют, Гапон обратился к министру с пылкой речью о бедствиях народа. Муравьев впал в такой ступор, что, позвонив по телефону, предложил Святополк-Мирскому самому поговорить со священником. Глава МВД, и Гапон беспрепятственно покинул дворец, хотя мог бы отправиться и в кутузку – всем от этого было бы только лучше.
Вечером состоялось совещание оставшегося в столице начальства: главы МВД, министра внутренних дел, градоначальника. Отсутствовал только командующий частями гвардии и столичного военного округа великий князь Владимир Александрович. Озвучить свою позицию, санкционированную царем, он прислал окружного генерала Николая Мешетича. Позиция эта была проста: перекрыть войсками главные улицы города и разогнать манифестацию, не останавливаясь перед стрельбой по гражданам.
Имелся, правда, и другой вариант: арестовать Гапона и других руководителей «Собрания…». Но Фуллон арестовывать своего расшалившегося «воспитанника» не хотел, заявив, что, поскольку священника охраняют рабочие, придется задействовать слишком большие силы полиции, да еще и человек 10, наверное, погибнет.
В общем, Владимиру Александровичу предоставлялся карт-бланш, причем Фуллон заверил, что полиция со своей стороны тоже будет обеспечивать порядок на улицах. Как этот порядок будет обеспечиваться, после того как войска откроют огонь на поражение, не прояснялось.
«Как больно и тяжело!»
Итак, роковой оказалась позиция Владимира Александровича, который был не просто одним из великих князей, а первым в очереди на престол, в случае если со сцены сойдут Николай II, его родившийся менее года назад сын и брат Михаил Александрович. Ярый консерватор, третий сын Царя-Освободителя Александра II, он был настроен на решительное подавление любого бунта.
Еще больше подстегивало его воинственность присутствие в Петербурге младшего брата Сергея, покинувшего должность московского генерал-губернатора 1 января 1905 года. Было очевидно, что в столицу он прибыл в ожидании нового назначения. Какого?
У Владимира Александровича имелись серьезные опасения, что именно Сергею собираются поручить наведение порядка в столице с назначением его генерал-губернатором. Это значило, что в самый ответственный для империи момент Владимир окажется в подчинении у младшего брата, да еще, возможно, и сдаст ему должность командующего округом и гвардией. А расставаться с лаврами спасителя самодержавия так не хотелось. На самом деле, как минимум в плане репутационном, самодержавие он практически угробил.
9 января около 14 часов на Дворцовой площади перед Зимним дворцом войска дали первые залпы по демонстрантам. Огонь велся и в других частях города – в Нарвской части, на Троицком мосту и особенно на Васильевском острове, где обозленными рабочими были построены баррикады – недолго, впрочем, державшиеся.
По официальным данным 130 человек погибли и умерли от ран, включая двух полицейских. Городовые вообще пытались препятствовать бойне, а если верить слухам, то даже стреляли в орудовавших нагайками казаков. Потерь в войсках не было.
В «Большой Советской энциклопедии» указывалась цифра в 4600 убитых и раненных, которая явно преувеличена. Зато официальные данные преуменьшены – многих погибших и раненых близкие не регистрировали, опасаясь репрессий за «соучастие в бунте». В официальном списке погибших нет никого младше 14 лет, хотя очевидцы рассказывали, что несколько детей погибли в Александровском саду при первых залпах.
Царю о случившемся сообщили в смягченной форме, но масштаб случившегося он почувствовал, записав в дневнике: «Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!»
Стараниями революционной пропаганды за царем теперь закрепилось прозвище Кровавый, а за самой трагедией – Кровавое воскресенье.
