Официальная пропаганда сталинской эпохи знала несколько типажей «контрреволюционеров»: белые офицеры, вредители-«троцкисты», деревенские кулаки. В середине 1930-х годов, когда на экраны вышла «кинопоэма» «Аэроград», советский зритель увидел еще одних непримиримых «врагов народа» – «темных и суеверных» старообрядцев Дальнего Востока.
В 1932 году доведенные до отчаяния староверы поселка Улунга четыре месяца с оружием в руках сопротивлялись советской власти.
Начало восстания
Поселения старообрядцев в верховьях реки Бикин (Бекин) на северо-востоке Приморья возникли во второй половине XIX века. Сюда, подальше от царских чиновников, ехали раскольники из Западной Сибири и европейской части России. Уже в XX веке к ним присоединились старообрядцы Приханкайской низменности, недовольные притоком в эти места «мирских» поселенцев.
Центром этой своеобразной «старообрядческой цивилизации» был поселок Улунга (Кхуцинский), окруженный хуторами, заимками, монашескими скитами. Жители занимались хлебопашеством и скотоводством, заводили кузницы, пасеки и маслобойни. Процветал охотничий промысел (добыча кабана, изюбря, лося и др.)
Первичная советизация
Дальнего Востока после 1922 года не особенно затронула старообрядцев, которые отнеслись к «диктатуре пролетариата» с тем же холодком, что и к власти царя. Однако начатая Сталиным в 1929 году коллективизация заставила ревнителей «древнего благочестия» задуматься, в какой стране они вдруг очутились.
Власти не оценили усилий старообрядцев по колонизации таежных дебрей Сихотэ-Алиньского хребта. Хуторян подвергли раскулачиванию, которое больше походило на грабеж с отбиранием всего нажитого. Тем же, кто жил общиной, власти стали навязывать кооперацию. Охотники должны были обзавестись билетами Союзохоты и сдавать пушнину в пункты приема. На крестьян наложили продналог, их заставили участвовать в лесозаготовках, поставлять государству излишки хлеба и мяса, подписываться на займы и облигации.
Между тем, параллельно с сельсоветами у старообрядцев был свой орган власти – соборы, которые принимали откровенно антисоветские уложения. Члены соборов опасались, что мероприятия властей приведут к «утрате старинных обычаев, быта, упадку веры и авторитета старших».
Проведенная перепись жителей и имущества заставила верующих заговорить о «печати антихриста». Много нареканий вызвали и планы райисполкома по открытию школы в Улунге – матери боялись, что детей будут учить в духе безбожия. Еще больше крестьян тревожили слухи, что их собираются выселить в низовья реки Бикин.
А непосредственным поводом для восстания стало прибытие в Улунгу вооруженного отряда, посланного властями в мае 1932 года для организации колхоза. Поначалу многие жители попросту разбежались и попрятались в тайге. Однако среди старообрядцев хватало умелых стрелков, и они решили сопротивляться.
6 мая состоялось совещание в доме 22-летнего экс-секретаря Улунгинского сельсовета Антона Кулагина, который возглавил военный штаб повстанцев. 7 мая бунтовщики захватили в Улунге кооператив и магазин Госторга. Спустив красные флаги, они собрали митинг, на котором объявили, что советская власть в поселке ликвидирована.
В тот же день отряд из 12 человек во главе с Кулагиным и Ефимом Могильниковым вторгся в соседнее село Лаухэ. Местные представители советской власти были арестованы. Тем же путем повстанцы заняли и другие населенные пункты.
Восстание пользовалось поголовной поддержкой местного населения. За несколько дней удалось собрать «армию» из 500 вооруженных добровольцев.
«Воевать хотели все – за самым небольшим исключением», – утверждал на допросе присоединявшийся к мятежу бывший офицер-белогвардеец, прапорщик царской армии Николай Медолович.
Повстанцы с крестами
Улунгинское восстание имело много общего с «белоповстанческими» крестьянскими бунтами 1920-х годов. Однако стоит учесть, что восставших поддержали и бывшие красные партизаны, и даже действующие работники сельсоветов. Выдвигались экономические лозунги: «Долой твердые задания и раскулачивание крестьян!» Не менее важной была религиозная риторика.
«Когда перед крестьянами и охотниками-промысловиками впрямую встала проблема физического выживания, они быстро отбросили доктрину “власть от Бога” и заменили ее соответствующей “антихристова власть”», – отмечает историк Вадим Караман в кандидатской диссертации «Политические репрессии в отношении крестьянства на Дальнем Востоке СССР в 20-30-е гг. XX в.»
Власть в захваченных селах осуществляли традиционные лидеры общин, проводились соборы, действовал и Совет Монастырей. Однако зону восстания нельзя назвать фанатичной «теократией». Вопреки нормам Бикинского соборного уложения военные начальники давали крестьянам хозяйственные распоряжения. В целом делопроизводство было организовано в «советском» ключе, бумаги датировались по григорианскому, а не по юлианскому календарю. Не отказались повстанцы и от помощи туземцев – орочей и удэгейцев, хотя те считались язычниками.
Сопротивление бесполезно
Поначалу отряды повстанцев действовали достаточно разрозненно. Офицеру Медоловичу (имевшему у староверов репутацию «Николая-безбожника») не удалось до конца выстроить командную вертикаль. После неудачной атаки на стратегически важный райцентр Кхуцин его фактически перевели на должность «военного инструктора».
Основная тактика сводилась к обороне. Командование перекрыло все дороги на Улунгу земляными укреплениями и распределило бойцов по заставам. Инициатор мятежа Антон Кулагин числился начальником лоухинской заставы, на матахезской заставе главным был Моисей Куликов и т.д.
Осознавая военную бесперспективность борьбы, улунгинцы тешили себя надеждами на иностранную помощь. Кулагин убеждал бойцов, что скоро на Дальнем Востоке якобы высадятся японцы с американцами, которые «разобьют советскую власть».
Сама же советская власть сумела справиться с «бандитами» и «врагами народа» лишь через четыре месяца. Столь долгое промедление объясняется удаленностью и труднодоступностью старообрядческих сел.
Однако в ОГПУ опасались дальнейшего распространения мятежа. Хотя его непосредственный район ограничивался Кхуцинской долиной, улунгинцы оказывали влияние на соседей. Как следует из материалов архивно-следственного дела №229, «массовое вооруженное выступление староверов» затронуло территории Тернейского, Сихотэ-Алиньского и Ольгинского районов. Ячейки «повстанческой организации», по версии следствия, имелись в 75 населенных пунктах от залива Ольги до бухты Самарги.
Решающее наступление на повстанцев началось осенью 1932 года. В нем участвовали 277 бойцов 57 погранотряда ОГПУ. Несмотря на то что они уступали мятежникам в численности, боевая выучка и техническая оснащенность позволили чекистам победить. Штурм Улунги продолжался пять дней. Когда центр повстанцев пал, выяснилось, что они могли бы сопротивляться еще долго. Улунгинцы организовали 200 тайных складов с продовольствием. Возможно, некоторыми из них пользовались ушедшие в тайгу участники восстания, которых вылавливали до весны 1933 года.
В общей сложности в районе восстания состоялось 13 сражений. Старообрядцы сумели убить семерых чекистов и ранить восемь. Потери самих мятежников составили 20 человек убитыми и восемь ранеными. 409 членов отрядов были взяты в плен. Их связали веревкой и погнали в поселок Кхуцин. Затем они были переправлены в тюрьмы Хабаровска и Владивостока.
11 ноября 1932 года дело о событиях в Улунге рассмотрела «тройка» ОГПУ Дальневосточного края. 118 наиболее активных участников восстания были приговорены к расстрелу. 196 человек – к различным срокам исправительно-трудовых лагерей – от 2 до 10 лет.
Семьи улунгинских мятежников выслали в спецпоселок Свободный в Амурской области. В Улунге же поселили ссыльных амурцев. В 1934 году в этих местах возник колхоз «Красный таежник». Оставшиеся на свободе старообрядцы Дальнего Востока стали переселяться за границу. К 1939 году последние из них выехали в Маньчжурию. Уже в наши дни в память о трагедии 1932 года на берегу Улунги был установлен крест-голубец.
