Как в СССР уничтожили историческую науку

«Труднее удержать власть, чем ее взять», – говорил Ленин. Всегда будут те, кто захочет вернуть старые порядки. Если же их не будет… то почему бы не выдумать заговор, чтобы этим обосновать силовое укрепление своей власти?

За несколько лет до начала Большого террора Сталин уже озаботился поисками причин, оправдывающих репрессии. Страшный 1937 год был еще впереди, а страну уже накрывали волны арестов. И первыми в них потонули академики.

Внедрение не удалось

В Российской империи Академия наук пользовалась известной автономией и самостоятельностью – как и полагается уважающему себя обществу сферы образования. Свобода университетов от государства – европейское изобретение, подсказанное временем и историей: помня ужасы инквизиции и давления религии на все аспекты жизни, люди науки решили отгородиться от всех по максимуму, чтобы никто и не что не мешало их исследованиям. И в свободных европейских государствах постреформационной эпохи это было возможно.

Но у коммунистов были свои взгляды на уровень автономии кого бы то ни было. В период, когда тотальному огосударствлению подвергались малейшие сферы жизни общества, было бы странным предполагать, что ученым позволят сохранить независимость. Особенно если эта независимость была «царским пережитком».

1928 год. Эйфория в кремлевских кругах – внутрипартийная борьба практически выиграна Сталиным, Советское государство признается ведущими державами тогдашней Версальской системы, а угроза свержения новой красной власти становится все менее ощутимой. На этой волне был свернут «свободный» НЭП – больше никаких отклонений в марксистском учении о плановой экономике быть не могло. И в идеологическом плане тоже: разгром церкви, уничтожение альтернативных некоммунистических партий.

Последним оплотом сопротивления большевикам казалось научное сообщество. Но и его было решено превратить в обычное государственное учреждение. Поэтому 12 января 1928 года на общем собрании, где избирали членов Академии наук, была совершена попытка внедрить в состав ученого совета сильную группу идейных коммунистов, которые могли бы влиять на принимаемые сообществом решения, а также быть надежным источником информации для спецслужб о царивших в Академии настроениях – а они, судя по тому, что из более чем тысячи ее сотрудников членами партии были лишь 20 человек, явно не радовали высокие кабинеты. Но академики быстро поняли, какую свинью им пытаются подложить, и на голосовании прокатили большую часть «кандидатов
от партии».

Конечно же, Президиум Академии оказался куда более покладистым и спустя несколько дней поспешил устранить эту оплошность, подправив результаты голосования согласно разнарядке сверху. Однако кремлевские кабинеты уже поняли: в Академии образовался мощный оплот сопротивления решениям Политбюро, с которым нужно что-то решать.

Репетиция террора

Следующие полтора года все научное сообщество сидело тише воды ниже травы, надеясь, что решения Президиума смягчат обстановку. Но в июле 1929 года Ленинградский обком ВКП(б) (в те годы Академия наук находилась в городе Ленина) произнес слова, ставшие для ученых роковыми: «.. .против проведения чистки в Академии наук – не возражать». Проявленная автономия как символ ушедшего царизма стала непростительной ошибкой в глазах власти, которая даже не утруждала себя подбором более-менее юридических формулировок и в открытую произносила слово «чистка».

Историк Михаил Николаевич Покровский, униженный и оскорбленный результатами голосования, отвергшими его кандидатуру, возглавил борьбу против Академии. «Надо переходить в наступление на всех научных фронтах, – трубил он в своих письмах, адресованных Политбюро. – Период мирного сожительства с наукой буржуазной изжит до конца!». Он был сродни Суслову, этаким «серым кардиналом» – только если в ведении того была идеология, то Покровский отвечал за историческую науку: был редактором всех исторических журналов, отвечал за подготовку историков-марксистов в Коммунистической академии, занимал должность заместителя наркома просвещения. Одна лишь мысль о том, что история не должна быть служкой государства и придатком для идеологической подпитки режима, вызывала у него панику и желание как можно быстрее расправиться с источником таких вредительских высказываний.

Поэтому и с академиками Покровский не церемонился. За оставшиеся месяцы 1929 года Академия лишилась до половины своих штатных и сверхштатных сотрудников. Руководящий состав не трогали до момента, пока при обыске в архивах не обнаружились ценнейшие для отечественной исторической науки документы, оригиналами которых коммунисты ранее не располагали: акт об отречении Николая II от престола, переписки партий эсеров и кадетов, прочие сведения о деятельности Струве и Керенского. «Красная газета» тут же сообщила своим читателям: «В Академии наук были спрятаны важные политические документы <…> Некоторые из этих документов имеют настолько актуальное значение, что могли бы в руках Советской власти сыграть большую роль в борьбе с врагами Октябрьской революции как внутри страны, так и за границей».

Красная химера

Теперь головы полетели уже с руководства Академии. Основным виновником сокрытия столь важных документов от правительства был назначен академик Сергей Федорович Платонов. Тот поначалу пытался сопротивляться и указывал на то, что не знал о столь важной ценности данных бумаг для власти – потом, верно, сообразил, что упорствовать здесь не резон, и подал в отставку. Только это уже ничего не решало – спустя два дня после публикации «Красной газеты» Платонова подал в отставку. А через два месяца его арестовали.

Важно понимать, что до этого момента борьба против Академии не была борьбой политической. Это была вполне обычная практика, когда после смены власти все нелояльные старорежимные учреждения подвергаются реорганизации или разгрому. Вот и сейчас было вполне обычное наведение идеологического порядка. Но в марте 1930 года Платонову было предъявлено первое политическое обвинение. Как сообщил и представители ОГПУ, ученые не просто так прятали у себя эти документы – с их помощью они готовили антигосударственный мятеж, создав «контрреволюционную монархическую организацию, ставившую своей целью свержение советской власти и установление в СССР монархического строя путем склонения иностранных государств и ряда буржуазных общественных групп к вооруженному вмешательству в дела Союза». Платонов упорствовал, отказывался признавать свою вину. В те годы показания еще не выбивались силой из обвиняемых, поэтому в дело шли психологическое давление и шантаж – были арестованы члены семьи академика, включая дочерей.

И ученый не выдержал. Его признательные показания в том, что он был монархистом, «признавал династию» и «болел душой» после свержения Романовых, спровоцировали целый ряд последствий. Новоизбранный послушный Президиум Академии исключил Платонова из числа действительных членов. По делу о «Всенародном союзе борьбы за возрождение свободной России» прошли более 100 человек – при этом лишь немногие из них за столь «ужасное преступление» были приговорены к высшей мере, в основном обвиняемые получили по смешные 5-10 лет тюрьмы. На суде по делу Платонова от своего коллеги и учителя отказались многие его бывшие ученики и соратники – своя жизнь была дороже. А сам ученый умер спустя несколько лет в административной ссылке в Самаре от острой сердечной недостаточности.

Вместе с ним в СССР надолго умерла и историческая наука. Помимо гибели виднейшего ряда ученых-историков, были остановлены исследования тех аспектов нашего прошлого, что были признаны идеологически опасными для коммунистического режима – история церкви, становление дворянского аппарата управления, народничество.

А та химера, что возникла на месте поверженной Академии наук, стала лишь ее жалкой тенью, выполнявшей функции орудия пропаганды и настоящей слуги государства.