В начале XX века в России возник новый социальный типаж. «Поэт-безумец, мистический анархист, ходящий над безднами, призывает из далей ту, что дерзнет с ним рука об руку пройти житейский путь», – гласило одно из брачных объявлений той эпохи.
В 1906 году в петербургском издательстве «Факелы» вышла книга с громким названием «О мистическом анархизме». Ее автор, 27-летний писатель Георгий Иванович Чулков, безумцем вовсе не был. Сын небогатого чиновника-дворянина, он успел побывать в ссылке в Сибири за организацию студенческих беспорядков. Вернувшись в европейскую часть России, Чулков занялся творчеством. Вскоре, устроившись в редакцию журнала «Новый путь», он занял видное место в литературном сообществе столицы.
Новое течение
Заголовок чулковской книги не мог не возбуждать любопытство. В дореволюционной России анархизм заявил о себе как политическое движение против государственной власти. Его адепты в 1904-1905 годах активно включились в волну революционного террора. Не меньше внимания привлекал и мистицизм. Эпоха Серебряного века в русской культуре ознаменовалась всплеском интереса к оккультизму и магии, глубинам человеческой сексуальности и неортодоксального религиозного опыта.
Однако если читатель ждал от четырех статей Чулкова, составивших книгу, подробного изъяснения вопросов анархизма и мистицизма, то его ждало разочарование. Жонглируя терминами, автор определял придуманный им сплав понятий как «учение о путях последнего освобождения, которое заключает в себе последнее утверждение личности в начале абсолютном».
Трактат Чуйкова, отличавшийся многословием и сумбурностью, все же способен был увлечь бунтующую молодежь. Автор начал книгу с провокационных выпадов против общественных авторитетов. Анархиста Михаила Бакунина Чулков назвал «прямым насильником с опустошенною душой», а Льва Толстого обвинил в «мертвом морализме во имя какого-то скучного человеколюбия». Раскритиковал автор книги и декадентство как «психологический факт». Зато в предшественники своего учения Чулков записывал Федора Достоевского, Владимира Соловьева, Василия Розанова, а из иностранцев – Ибсена, Ницше и Шопенгауэра.
Обозначив таким образом «друзей и врагов», автор книги неожиданно декларировал полное отрицание мира. «Последовательный анархист должен отрицать не только всякое государство, но и самый мир, поскольку он хаотичен, множествен и смертен», – считал Чулков.
Понимая сходство своей доктрины с буддизмом и христианством, автор тут же спешил опровергнуть его. Вместо ухода в аскетизм Чулков призывал прозревать и утверждать Мировую Красоту «сквозь сеть множественности».
…Мы бываем причастны мистическому опыту непосредственно участвуя в творчестве, слагая песни или запечатлевая в красках волнующие нас образы», – уверял писатель.
Приветствовал Чулков и «совместные оргиастические действия», под которыми понимал отнюдь не ритуальные оргии, а, например, революционную борьбу.
Смешивая термины разных философских концепций, идеолог мистического анархизма проповедовал одновременно «богоборчество», «трагедию», «преображение» и «утверждение мистического я», приводящее якобы к «истинной общественности, освобожденной от власти».
За хаотичными строками книги угадывался образ «мистического анархиста», близкий к личности самого Чулкова, – человек искусства, вдохновенный созерцатель прекрасного, революционер. Впрочем, автор оставлял «нишу» и для публики. Эстетическое переживание он называл «элементарным случаем мистического опыта».
Книгу Чулкова дополняла вступительная статья его литературного соратника Вячеслава Иванова «О неприятии мира».
Бурная полемика
Замах Георгия Чулкова тянул на основание религиозной секты Неведомого Бога или общественного движения наподобие «толстовцев». Возможно, будь Чулков личностью большего масштаба, он бы пошел по этому пути. Но вместо этого идея мистического анархизма вылилась в ожесточенную дискуссию среди поэтов-символистов (что, однако, сделало ее ярким явлением культурной жизни 1906-1908 годов).
«О «мистическом анархизме» иначе, как с пеной у рта, не говорят», – свидетельствовал в письме к жене Вячеслава Иванова в 1907 году пианист Вальтер Нувель.
В целом посетители литературных салонов приняли чулковскую идеологию не слишком серьезно – по словам самого Чулкова, его книгу попросту осмеяли. Однако влияние нового учения до лета 1907 года испытывал Александр Блок, с которым Чулкова связывала «странная любовь-вражда». По мнению Максима Горького, чулковский мистический анархизм также воспринял в 1908 году писатель Леонид Андреев в повести «Мои записки».
Непримиримыми противниками Чулкова выступили авторы журнала «Весы» – Андрей Белый, Зинаида Гиппиус, Эллис. Фактический руководитель «Весов» Валерий Брюсов называл трактат о мистическом анархизме «нестройным агрегатом разных утверждений» и упрекал автора в плагиате.
В августе 1907 года Георгий Чулков попытался утвердить уже чисто литературное течение «мистического реализма». Однако его практически никто не поддержал. Потерпев крах на организаторском поприще, Чулков оставил теоретизирование, ограничившись скромной ролью писателя и литературного критика. Разве что в частной жизни он продолжал бороться с «догматизмом в морали» – в 1907 году Чулков закрутил роман с женой Александра Блока Любовью Дмитриевной. Но и здесь Чулкову было далековато до ярого «дионисийца» Вячеслава Иванова, жившего в «любовном треугольнике» с двумя лесбиянками, а потом женившегося на собственной падчерице.
Советский надлом
События революции 1917 года и последующих лет окончательно показали эфемерность идеологических притязаний Чулкова. Хотя в трактате 1906 года сторонники «диктатуры пролетариата» названы самыми близкими к мистическим анархистам людьми, увидев плоды этой диктатуры в реальности, Георгий Чулков вовсе не испытал эйфории.
В новой советской действительности писатель действовал скорее не как «попутчик», а как осторожный приспособленец. Будучи до революции плодовитым поэтом, драматургом и романистом, в СССР Чулков сосредоточился главным образом на «безопасных» историко-литературоведческих темах. В 1928 году он выпустил книгу очерков «Императоры», а затем – исследование «Последняя любовь Тютчева». В 1930-х годах Чулков опубликовал свои воспоминания «Годы странствий», а также труды о жизни и творчестве Пушкина и Достоевского. Не всегда новая власть открывала ему путь к читателям – книга «Жизнь Достоевского» осталась тогда неопубликованной (она вышла только в 2015 году).
За жизнью и творчеством бывшего символиста внимательно и ревниво следили его коллеги, оказавшиеся в эмиграции. Литературный критик Гулливер (псевдоним Владислава Ходасевича и Нины Берберовой) в 1935 году отмечал «лживость» и «поддельность» новейшего рассказа Чулкова «Горький миндаль».
«Большевики Блока уморили, Бунина изгнали, Ахматову привели в молчание, а сохранили… Чулкова», – отмечалось в статье.
Однако эмигранты не знали, что в столе Георгия Чулкова лежит вполне «диссидент-екая» повесть «Вредитель», отражавшая полемику с коммунизмом и проникнутая религиозностью. К новому мироощущению Чулкова подвела личная трагедия – в 1920 году от менингита умер его пятилетний сын Володя. Как признавался писатель, смерть ребенка научила его многому, о чем он раньше «смутно догадывался». В поздних стихах Чулкова часто звучат традиционные православные мотивы. Но еще раньше у него родился новый покаянный взгляд на собственный «мистический анархизм», который он рассматривал теперь как разновидность «анархического мистицизма» – тех настроений бунта и своеволия, которые в итоге довели Россию «до темного и зловещего идиотизма».
«…В событиях самой жизни и в явлениях культуры в те дни такой темный анархический мистицизм воистину торжествовал. Это была правда, а не выдумка. Тогда дьяволы сеяли семена бури», – признавался Чулков в 1918 году на страницах журнала «Народоправство».
В последние годы Георгий Чулков страдал от эмфиземы легких, жил в большой нужде. Скончался «писатель небольшого ранга», как отзывался 0 Чулкове Михаил Булгаков, 1 января 1939 года в Москве.
