Студенты всегда были головной болью полиции. Они стрелялись, травились, создавали революционные кружки. Но никто не ожидал чего-либо подобного от Николая Познанского, сына жандармского полковника.
БДИТЕЛЬНЫЙ ВРАЧ
Полковник Игнатий Познанский возглавлял Петербургское жандармское управление железных дорог. Между прочим, в его ведении находились передвижения первых лиц государства, включая царскую семью.
Он жил с семьей в центре Петербурга, занимая довольно большую квартиру. У них с женой были двое сыновей и дочь. Старший, Николай, учился на историко-филологическом факультете университета.
Около 9 часов утра 18 апреля 1878 года его нашли мертвым в собственной постели. Для родных и домочадцев смерть юноши стала шоком – последнюю неделю он находился под плотным контролем семейного врача. Дело в том, что дочь Познанских где-то подхватила краснуху, и Николай от нее заразился.
Однако доктор Николаев уверял, что недуг никак не мог привести к летальному исходу. Да и родственники это понимали: болезнь протекала в легкой форме, и к 18 апреля молодой человек уверенно шел на поправку.
После долгах уговоров отец Николая Познанского дал согласие на вскрытие, которое и произвели на следующий день в Военно-медицинской академии. Впоследствии доктор Николаев уверял, что настоял на вскрытии, потому что опасался упреков в некомпетентности и в то же время был уверен, что краснуха тут ни при чем. Одним словом, смерть показалась врачу подозрительной.
Паталогоанатомы подтвердили его сомнения. В желудке Познанского-младшего они обнаружили весьма существенную дозу морфия. Получалось, что покойный принял никак не меньше четверти грамма вещества. Это больше смертельной дозы для взрослого мужчины.
В состав прописанных Николаю препаратов морфий не входил, так что история на глазах приобретала уголовный оттенок. Либо ошибся аптекарь, либо кто-то из домочадцев проявил небрежность, либо юноша свел счеты с жизнью.
А то и хуже – речь вполне могла идти об умышленном отравлении. Такое происшествие в доме жандармского полковника автоматически попадало в разряд чрезвычайных.
Через два дня после похорон в доме Познанских произвели обыск. Результаты шокировали полицейских. На прикроватной тумбочке в комнате покойного нашли склянку с йодистым калием. Николаев пояснил, что прописал несчастному это лекарство, однако сам же указал следствию, что теперь в пузырьке находятся подозрительные кристаллы. Экспертиза установила, что это морфий.
МАДЕМУАЗЕЛЬ ЖЮЖАН
Оказалось, что именно из этой склянки накануне смерти принимал лекарство Николай. Около 11 часов вечера он проглотил две столовые ложки зелья из рук домашней гувернантки Маргариты Жюжан. Жюжан работала у Познанских с 1873 года и, хотя давно не жила в их доме, была вхожа в семейный круг. Она занималась в основном с младшими детьми, но по старой памяти уделяла некоторое внимание и Николаю.
Француженка Маргарита Жюжан приехала в Петербург с каким-то художником лет за 10 до описываемых событий. Художник обещал жениться, но бросил свою пассию в российской столице. Маргарита была уже немолода (в 1878 году по паспорту ей было 37 лет, но выглядела она старше), во Францию ее не тянуло. Вместе с тем она получила неплохое образование, немного знала русский, так что без проблем нашла себе место гувернантки.
Сначала Жюжан жила и столовалась у Познанских, но потом, накопив некоторое количество денег, съехала от них. Хозяева не возражали, чтобы она подрабатывала частными уроками на стороне.
Полицейских поначалу заинтересовала не француженка, а шкаф с химикатами. Там обнаружили богатейший набор реагентов, кое-какие яды, включая цианистый калий, а также дневник, из которого следовало, что Николай Познанский увлекался химией.
Дальше – больше. Оказалось, что лекарство с морфием имелось у матери Познанского. Им – по совету все того же Николаева – она лечила бессонницу и мигрень. Правда, раствор оказался слабеньким, такой только усыпил бы юношу.
Но в доме нашли и другой морфий. Им пользовался сам полковник Познанский. И этот раствор был высокой концентрации. А покупала все лекарства как раз Жюжан, иногда выполнявшая мелкие поручения хозяев.
Получается, она могла подлить отраву в лекарство Николая Познанского. Тем более что вечер 17 апреля она провела в компании полковника и его старинного друга. Сначала беседовали в кабинете, потом ужинали, затем опять перешли в кабинет. Именно там хранил морфий Познанский. Кстати, удивляться тому, что жандармский полковник испытывал серьезную зависимость от наркотиков, не стоит. В XIX веке это не считалось компрометирующим обстоятельством.
ЛЮБОВЬ И РЕВНОСТЬ
В общем, пришлось опросить свидетелей. Мать умершего прямо заявила, что ее беспокоили слишком тесные отношения Николая и Маргариты. Она, мол, подозревала любовную интрижку. Отец нехотя эту версию подтвердил, заметив, что они с супругой старались отдалить сына от гувернантки, и он вроде бы даже начал встречаться с некоей барышней.
Нянька и служанка Познанских заявили, что Маргарита была любовницей Николая, но в последние месяцы он начал ее избегать. Нечто похожее сказали и друзья Познанского-младшего.
Сыщики тут же выдвинули версию убийства из ревности: сначала Жюжан соблазнила юношу, а потом он повзрослел и охладел к любовнице, которая годилась ему в матери. В отместку ревнивая француженка его отравила. Маргариту немедленно арестовали.
Но тут не ко времени-разоткровенничался отец Николая. Он припомнил, что за несколько дней до смерти произошел странный случай. Николай курил, но вдруг скривился и сказал, что у папиросы отвратительно горький вкус. «Это ты сделала», – набросился он на Жюжан, Та закурила другую папиросу и тоже скривилась. Полковник Познанский распотрошил одну из папирос и обнаружил в ней морфии. Инцидент сочли неудачной шуткой, но осадок остался.
Но было и еще более странное и серьезное событие. На имя петербургского градо-начальника Федора Трепова поступил донос, что Николай Познанский якобы вступил в некое тайное студенческое общество, которое с неизвестной целью работает над созданием отравляющих веществ. Письмо переправили в Отдельный корпус жандармов, но в итоге все закончилось беседой полковника Познанского с начальством.
Тем временем следствие продолжалось. Общественное мнение было настроено однозначно против Жюжан. Но она не собиралась сдаваться без боя и привела ряд доказательств своей невиновности. В частности, припомнила, что Николай вел дневник. Сыщики внимательно изучили его. Тетрадь, полная мрачных заметок, носила очевидные следы подчисток.
БЫЛО ЛИ ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО?
Полковник Познанский сознался, что затушевал кое-что в дневнике, не желая нарушать стройность версии с убийством из ревности. Позже выяснилось, что показания прислуги были даны по наущению главы семейства и заранее согласованы. К тому же нашлись свидетели, указавшие, что Жюжан опекала Николая скорее по-матерински. Например, передавала ему записки от той самой загадочной барышни, с которой Познанский-младший имел отношения.
Версия полиции затрещала по швам. Добил ее в суде адвокат Константин Хартулари. Он раскритиковал экспертизу доноса на имя Трепова, авторство которого приписали Маргарите. Хартулари доказал, что француженка не могла использовать встречающиеся в доносе русские обороты, а некоторые места, казавшиеся калькой с французского, – это просто топорная подделка.
А главным аргументом стало признание доктора Николаева, что умерший страдал неким «органическим пороком», исключавшим плотскую связь с женщинами. К тому же врач отмечал после первичного осмотра 18 апреля, что в 9 часов утра тело Познанского было еще теплым. Если бы он был отравлен в 11 вечера, то к этому времени труп давно бы окоченел.
Присяжные оправдали обвиняемую. Но что же произошло на самом деле?
Хартулари полагал, что Николай Познанский покончил жизнь самоубийством. В то же время известнейший юрист Анатолий Кони, председательствовавший в суде, считал, что присяжные просто были очарованы несчастной француженкой и повелись на уловки адвоката.
Сама Жюжан уверяла, что Николай был отравлен… собственной матерью. Возможно, в сговоре с Познанским-старшим. Она полагала, что родители нашли дневник сына и поняли, что он связался с революционерами. Это могло пустить под откос карьеру жандармского полковника.
Но следствие эту версию не рассматривало. Почему никто не стал расследовать ниточку, тянущуюся от анонимного доноса, – непонятно. Тем более что Николай действительно занимался синтезом ядов, доказательств этого хватало.
О том, что родители нашли его дневник, юноша вполне мог рассказать своим товарищам по тайному обществу (если оно, конечно, существовало). А те вполне могли «обрубить концы», отравив разоблаченного товарища.
Такой шаг был бы вполне в традициях революционеров. К тому же некоторых товарищей Николая Познанского, которых упоминали Жюжан и прислуга, найти так и не удалось. Но эту версию, видимо, посчитали слишком неудобной.
